ГЛАВА 36

Время в заключении шло медленно. Как густой вязкий мед, стекающий из опрокинутого горшка. Хуже всего была неопределенность. Вынужденное бездействие томило Дипольда, но одновременно и успокаивало, помогало собраться с мыслями, совладать с рвущимися наружу чувствами.

Да, время шло. Минуты, часы, дни… И ничего не менялось. Совершенно. Все тот же скудный свет в малюсеньком окошке. Все та же вечно недовольная, глумящаяся и страшащаяся многоголосая темнота вокруг. Все та же пустота слева. Все те же бесконечные беседы – главным образом, ни о чем… пока ни о чем – с соседом справа. И те же редкие, шумные, драчливые вечерние кормежки в общих камерах и вполне сносные неторопливые и регулярные трапезы в одиночных клетках.

Еду узникам обычно приносили либо после обеда, либо перед закатом, либо на закате. Либо уже ночью. Каждый день – в свое время. Видимо, это было как-то связано со сложным графиком смены замковой стражи. Но поскольку график этот все же имелся, и притом график жесткий, человеку наблюдательному нетрудно было определить в кажущемся беспорядке явную закономерность и заранее предугадать появление раздатчика пищи с двумя корзинами и двух сопровождающих – с факелом и алебардой.

Дипольд, к своему удивлению, постепенно приноровился к тюремному режиму. Втянулся. Влился. Привык. Хорошо ел. Много спал. И жил как спал. Ибо настоящая жизнь проходила мимо, где-то за каменной стеной подземелья, проходила, не задевая, не пробуждая. Только мысли в этом сонном вялом существовании, в этой псевдожизни у гейнского пфальцграфа были дерзкими и постоянно крутились вокруг одного и того же. Вокруг побега. Как бежать, он еще не решил. Но Мартин. Его золотые руки… И его умение отмыкать любые замки. Была бы только заготовка для отмычки. Ничего подходящего пока у Дипольда не было. Однако фортуна бывает милостива к тем, кто верит в лучшее.

Время шло…

Узники в подземелье умирали постоянно – не своей смертью, конечно. Умирали часто, практически каждый день. Стража за мертвецами приходила реже – раз в два-три дня. Примерно с той же периодичностью появлялись и слуги, выносившие бочки с нечистотами. Дважды тюремщики выводили, точнее, выволакивали Мартина – вместе с кандалами, намертво вросшими в кости мастера. Тяжелую, длинную цепь за ним несли, как шлейф за знатной дамой. Только вот «пажи» с алебардами понукали калеку, едва переставлявшего ноги, грубо и без всякого почтения.

Потом стражники возвращали Мартина обратно. Бросали на пол. Отпихнув алебардами Дипольда, пропускали цепь через разделительную решетку, натягивали, приковывали к кольцу в полу. Оставляли мастеру еду и вино – видимо, такова была плата за проделанную наверху, в магилабор-зале работу. Уходили…

А вот о Дипольде Славном, казалось, забыли. Напрочь. И Альфред Чернокнижник, и чернокннжник-магиер. Может, и правда – забыли? Такое ведь могло статься, если в замке дел невпроворот. Если оберландцы творят сейчас новых боевых големов вроде того, разметавшего остландских рыцарей под Нидербургом. Запросто могло…

Прошло не менее двух недель, прежде чем о нем все-таки вспомнили. Было утро. Трое стражников спустились в темницу во внеурочное, внекормежное время. Подошли к клетке Дипольда.

Вместо корзин со снедью – два факела. У двоих. В руках третьего – того самого бородача со шрамом на щеке – звякнули кандалы. Знакомая уже самозащелкивающаяся конструкция. Без ошейника, правда, и без длинного железного поводка. Только наручные браслеты, соединенные между собой крепкой и короткой – в три звена – цепью. В таких ни подраться, ни сбежать. А уж если еще и ноги скованы…

У входа в подземелье тоже толпилась стража с факелами. Эти вниз не спускались – ждали у открытой двери, сгрудившись на пороге. Никак не меньше десятка. И все бряцают оружием. Похоже на почетный караул, готовый со всеми необходимыми предосторожностями препроводить важного пленника… Куда?

– Ваша светлость, – сухо обратился к Дипольду бородатый оберландец. – Вы пойдете с нами.

– А что такое? – пфальцграф не спешил подниматься с соломенной кучи. На вояк Альфреда Чернокнижника он смотрел снисходительно и насмешливо. Как на собственных подданных. Пусть не воображают себе мерзавцы, что Дипольда Славного можно так просто сломить и запугать. – Неужели я понадобился маркграфу? Или меня уже решили отдать его колдуну?

Вопросы остались без ответа. Разъяснений, куда именно его собираются вести, Дипольд не получил. Вместо этого…

– Будьте добры, просуньте руки, – с ледяной любезностью попросил, точнее, вежливо приказал начальник стражи, кивком указывая на проем между двумя изогнутыми прутьями решетки. Небольшой такой проемчик – аккурат чтобы протиснуть в него два кулака. И защелкнуть на запястьях кандалы.

Дипольд хмыкнул. Его хотели заковать, прежде чем открыть клетку. Боялись, выходит… Либо самого пленника боялись, либо – что вернее – опасались случайно навредить ему в потасовке. Нет, наверное, у них сейчас позволения избивать ценного узника. Потому и разлюбезные такие.

– Ваша светлость, – поторопил бородач. – Руки, пожалуйста…

– С меня довольно ваших побрякушек на ногах, – Дипольд шевельнул кандальной цепью, звякнул об пол.

– Ваша светлость, я прошу вас не упрямиться и проявить благоразумие, – терпеливо сказал тюремщик. – Просуньте руки…

Дипольд одарил его презрительной ухмылкой.

– Неужели кто-то здесь всерьез полагает, что я позволю нацепить на себя еще и это?

Пфальцграф брезгливо глянул на наручные браслеты. Зубастые железные пасти, казалось, только и ждали, когда жертва просунет руки через решетку, когда вложит их в разомкнутые кольца. А вот не просунет, а вот не вложит… Добровольно – нет. Дипольд Славный – не то покорное быдло из общей клетки слева. Ноги ему заковали, когда он был без сознания. Теперь же… Теперь оберландцам придется повозиться.

– Ваша светлость… – в голосе бородача послышались нотки раздражения. – Руки…

– Не дождешься. Впрочем, если не боишься, зайди в клетку и попробуй сам надеть на меня кандалы, оберландская свинья!

Страж дернулся, будто от удара плетью. Сдержался. С трудом, с явным. И былую невозмутимость все же подрастерял.

– Не принуждайте нас звать мастера Лебиуса, – угрожающе процедил тюремщик. – Если сюда спустится магиер, железо будет вживлено в вашу плоть. Как у того вареного урода.

Бородач кивнул на соседнюю клетку-одиночку. Пфальцграф тоже невольно скосил глаза вправо. И вниз. На ноги притихшего Мартина. Дипольд побледнел. Что, вероятно, было хорошо заметно в свете факелов.

– Вы этого хотите, ваша светлость? – злобно усмехнулся страж.

Нет, этого Дипольд как раз не хотел. Совсем. И проверять, насколько серьезны намерения тюремщиков, у него тоже не было никакого желания. Слишком велик риск: с кандалами, впаянными в кость, далеко не убежишь и свободы не обретешь. Так что лучше подчиниться в малом, дабы не утратить большее.

Пфальцграф поднялся с соломы, заковылял к решетке. Сунул руки меж двух разогнутых прутьев. Стражники чуть отступили от растопыренных пальцев. «Боятся, – со злорадным удовлетворением подумал Дипольд, – все-таки они боятся…» Впрочем, долго радоваться ему не дали.

Рукава грязного камзола сдвинуты к локтям, и…

Щелк-щелк. Неприятный, насмешливый какой-то звук. Наручные кандалы клацнули железными пастями. В голые запястья вонзились тупые, но цепкие зубья. Руки ощутили тяжесть и холод металла. Не привычного "боевого – иного, постыдного металла.

Стражники сразу осмелели. Открыли клетку. Бесцеремонно выдернули Дипольда в коридор. Здесь ловко, в два приема, навесили еще одну цепочку – тоненькую, но крепенькую, соединившую ножные и ручные кандалы. Теперь точно ни побежать, ни размахнуться как следует.

Повели. Поволокли… Совсем уж нелюбезно.

Куда все-таки его тянут? Зачем? К кому? К Альфреду Оберладскому – для потехи? Или к Лебиусу Прагсбургскому – в мастераторию, откуда не возвращаются и где смерть – хуже просто смерти? А может, ограничатся обычной плахой? Нет, это было бы слишком хорошо.